ИРОНИЯ КАК ОБРАЗ ЖИЗНИ ФИЛОСОФА В ТРАКТАТЕ «ЧЖУАН-ЦЗЫ» Черданцева И.В., Сапега Е.С.

УДК 140.8

ИРОНИЯ КАК ОБРАЗ ЖИЗНИ ФИЛОСОФА В ТРАКТАТЕ «ЧЖУАН-ЦЗЫ»

Черданцева И.В., Сапега Е.С.

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Алтайский государственный университет».

Адрес: 656049, Россия, г. Барнаул, пр-т Ленина, 61а

Заведующий кафедрой философии и политологии, доктор философских наук

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Алтайский государственный университет».

Адрес: 656049, Россия, г. Барнаул, пр-т Ленина, 61а

Магистрант I курса по направлению «Философия» Алтайского государственного университета

Трактат «Чжуан-цзы», наряду с трактатом «Дао Дэ Цзин», является чрезвычайно значимым текстом в структуре даосского канона.  «Чжуан-цзы» создан в эпоху Чжаньго, а его авторство приписывается мудрецу Чжуан Чжоу. Несмотря на малое количество достоверных сведений об авторе «Чжуан-цзы», текст созданного им трактата в гораздо большей степени, нежели текст «Дао Дэ Цзина» или любого другого даосского произведения, передает личностное начало его автора. В повествовательном тоне глав трактата, в эмоциях, которыми насыщены его страницы, будь то ирония или сарказм, надежда или печаль, угадывается портрет настоящего мудреца, считающего задачей своей жизни не только создание «правильной речи», но и «правильного поведения».

Каков же ответ трактата «Чжуан-цзы» на вопрос о том, какой должна быть жизнь человека, стремящегося стать мудрецом? Прежде всего, правильная жизнь, согласно «Чжуан-цзы», должна быть исполнена радости, веселья, иронии, искреннего смеха. Эти эмоциональные реакции сообщают о нахождении в гармонии с Дао, полном принятии того, что происходит, а также свидетельствуют о спокойном, правильном состоянии духа. «Думание не приведет к смеху. Радость смеха не уразуметь. Вверяя себя порядку вещей, действуй заодно с Преображением – тогда войдешь в покой небесного единства» – уточняет сто второй параграф «Чжуан-цзы» [2, с. 186]. Таким образом, для достижения радостного, спокойного и свободного от страстей состояния необходимо избегать излишней учености, критической рефлексии, не пытаться рационализировать себя или свое место в мире. Также смех провозглашается в «Чжуан-цзы» одним из желательных проявлений здорового духа. В.В. Малявин добавляет: «Человек смеющийся, восстанавливающий прямое и непосредственное сообщение с миром, живет заодно с другими даже помимо своей воли» [2, с. 46].

         Помимо этого смех и категория иронии, включающие в себя сомнение в общепринятых взглядах и их переосмысление, выполняют в трактате функцию смещения философского угла зрения, формирования верного масштаба понимания своего места в мире. Это крайне важное осознание необходимости иронического взгляда на мир и иронического отношения к самому себе является одним из центральных принципов даосизма, рекомендуемого в качестве основных принципов правильного образа жизни. Человек является только лишь инструментом в руках Пути, слишком сильное проявление волеизъявления лишь ускорит его болезнь и гибель, а потому над всем, что гордо заявляет о человеке как о властителе, необходимо искренне и во весь голос смеяться, дабы напомнить себе и окружающим о необходимости сомнения.

         В размышлении Чжуан-цзы о смехе также угадываются мотивы иррациональности, позитивное влияние которой на бытие субъекта утверждается многократно в течение повествования трактата. В момент смеха рациональное в человеке спит, находится в неком «отдалении», поскольку логические законы в эти минуты практически не задействованы. Кроме того, смех, по мнению Чжуан-цзы, является еще и необходимым компонентом искренней дружбы, являющейся важной частью жизни человека. Смех снимает ограничения изолированности человека, корни которой находятся в только лишь кажущейся истинной индивидуальности, и утверждает единение с потоком бытия в целом. Именно присутствие в отношениях с людьми смеха так или иначе разрешает проблему одиночества, замкнутости сознания в себе самом.

         Кроме того, смех и ирония делают человека свободным. Поставив под сомнение ту или иную плоскость человеческого бытия и открыв ее предельную ценность, человек освобождается от груза надежд, мыслей о будущем, тревог о настоящем или прошлом. Во взгляде на мир через пространство иронии мир предстает как большая игра, в которой возможно многое, и задачей человека является только лишь созерцать происходящий с ним калейдоскоп явлений. При отказе от серьезности, отказе от сохранения взгляда на многие вещи как на имеющие ценность и значимость, мир предстает перед человеком как чудо, как таинство, в котором ничего невозможно присвоить, но все возможно впитать и растратить. Отрешиться от категорий ценного и значимого, начать воспринимать мир как поле для игры и творчества – такова формула правильного образа жизни и правильного мышления по «Чжуан-цзы». Именно поэтому даосы рекомендуют не иметь собственности и не накапливать имущество, сохраняя ироническое отношение к тому, что в мире людей объявлено ценным: «Мудрый человек не имеет ничего своего. Божественный человек не имеет заслуг. Духовный человек не имеет имени» [2, с. 61].

         Чжуан-цзы подмечает множество юмористических иронических историй из жизни Поднебесной, каждая из которых является одновременно и поучительной. Зарисовки простой жизни китайских подданных учат читателя множеству важных для правильного мышления и образа жизни вещей. Так, например, в трактате мы можем обнаружить целый цикл историй о крахе рациональных предположений о мире, поскольку поток Дао невозможно стратегически помыслить и предугадать, он всегда обведет слишком уверенного в себе «умника» вокруг пальца. Примером этого принципа может быть названа следующая история: «Один человек из царства Сун поехал в Юэ торговать шапками, а в тех краях люди бреются наголо, носят татуировку, а шапок им вовсе не нужно» [2, с. 62].  Не следует пытаться познать непознаваемое, также не стоит пытаться и подчинить несуществующим логическим закономерностям мир. «Только когда мы держимся за свои придуманные истины, появляются разграничения», – суммирует вторая глава [2, с. 61].

Скептично настроен Чжуан-цзы и по поводу самой необходимости человека задавать вопросы для мироздания. «Иньский царь Тан как раз об этом спрашивал у советника Цзи. Он спросил: «Есть ли предел у мироздания? Ответом было: За беспредельным есть еще беспредельное» [2, с. 62].  Далее этот принцип доводится до пика, до абсурдной формулировки, переводящей читающий ум в пространство невыразимого: «Знать, что следует остановиться на незнаемом – это и есть совершенство» [2, с. 62]. Интересно также и то, что автор трактата уверен, что настоящее исчерпывающее знание уже было дано людям, и это знание укреплено в иррациональном чувстве естественного течения вещей, следования природе. «Люди древности в своих знаниях достигли предела. Чего же они достигли? Они знали, что изначально вещи не существуют, – вот предел, вот вся бездна смысла, и добавить к этому ничего» [2, с. 66].

Тем не менее, единственным достойным человека занятием, по мнению мудреца Чжуан Чжоу, является постоянный поиск единства с Дао. Ни одно действие, ни одна связь с феноменальным миром не может быть уподоблена по-настоящему духовным занятиям. «Ныне я похоронил себя. Понимаешь ли ты, что это такое? Ты, верно, слышал флейту человека, но не слыхал еще флейты земли. И даже если ты внимал флейте земли, ты не слыхал еще флейты Неба», – подчеркивается во второй главе [2, с. 64].  Ироническому сомнению должны быть подвергнуты все навыки и искусства, так широко ценимые в Поднебесной как в древности, так и до настоящего времени. Каллиграфия, поэзия, риторика, дипломатия – все это достойно только лишь скептического пренебрежения. «Истинно мудрый презирает блеск изощренных речей. Он не придумывает истины, а оставляет все вещи на их обычном месте» [2, с. 69], – добавляет автор. С иронией следует относиться даже к философским диспутам, ведь «мудрый хранит правду в себе, а обыкновенные люди ведут споры, чтобы похвастаться своими знаниями» [2, с. 70]. Ради постижения Дао допустимым является даже оставить естественный, близкий к природе труд, который ранее в тексте Чжуан-цзы называл самой благоприятной из всех человеческих активностей: «Забудем о наших летах, забудем о наших обязанностях, достигнем беспредельного и будем пребывать в нем без конца» [2, с. 73]. Интересным является то, что наиболее соблазнительным и опасным из мирских пороков Чжуан-цзы называет жажду славы, подчеркивая, что даже мудрейший может уступить желанию быть узнаваемым и почитаемым многими.

Созвучными с «Дао Дэ Цзин» являются указания на выдерживание правильного образа жизни, рекомендующие сторониться переживания слишком сильных страстей или формирования слишком сильных желаний. В тексте фигурирует важная для Поднебесной философская категория срединного пути, разумного ограничения, предела. Помимо этого, также как в «Дао Дэ Цзин» и ряде буддийских текстов, автор «Чжуан-цзы» рекомендует воздерживаться от привязанности к результатам действий, заранее прекращая отождествление себя с плодами собственного труда и успеха. В момент иронического отношения к себе, в момент памятования о собственной малости и зависимости от воли Пути человек обретает истинное зрение, способное правильно направлять его длительное время. «Наша жизнь имеет предел, а знанию предела нет. Имея предел, гнаться за беспредельным гибельно. А пытаться употребить в таких обстоятельствах знание – верная гибель. Делая добро, избегай славы; делая зло, избегай наказания. Идя срединным путем, можно себя уберечь, благополучно прожить свои годы, вскормить родных людей, исчерпать свой земной срок» [2, с. 74].  Почитаемым остается и принцип сыновьей почтительности, являющийся центральным также и для системы конфуцианства. Выполнение этого принципа выражается не только в соблюдении интересов семьи и мирном сосуществовании с родственниками, но и в служении императору.

Более того, оригинальным и интересным является кажущееся на первый взгляд иронично-абсурдным заявление Чжуан-цзы о том, что логичным продолжением любого успеха в делах является скорая смерть. И только по мере продвижения через текст автор поясняет свою точку зрения, проводя аналогию о том, что дерево из наилучшего материала, самое заметное и здоровое дерево, будет спилено первым. «Дерево толщиной в три-четыре обхвата срубит тот, кто хочет вытесать колонну для своего дворца, а деревом толщиной в семь-восемь обхватов рано или поздно завладеет какой-нибудь богатый и знатный человек, желающий изготовить себе гроб. Вот так ни одно [большое] дерево не имеет возможности прожить сполна срок, дарованный ему природой, и безвременно гибнет от топора. Таково несчастье тех, кто представляет собой добротный материал» [2, с. 85].    Таким образом, над любым соблазном здоровья и успеха Чжуан-цзы рекомендует смеяться, в смехе расставаясь с субъективной тягой к этим ценностям и вспоминая об их истинном масштабе, пустом и ничтожном. Более того, завидев в себе или в близком человеке какие-либо исключительные дарования, Чжуан-цзы рекомендует скрывать их, ведь «большие деревья сами привлекают к себе топор» [2, с. 86]. Даосы смеются над стремлением конфуцианцев сформировать образ человека, готового пустить свою жизнь наперекор естественному течению сил, чтобы послужить минутному успеху государства или общества. Для даосов первым приоритетом остается сохранение собственной жизни и как можно более долгое ее продление в покое и здоровье, для как можно более полного подобия имманентному состоянию Дао. «Прожить до конца срок, уготованный Небом, и не погибнуть на полпути – вот торжество знания» – подытоживается в шестой главе трактата [2, с. 94]. Тем не менее, иронизируя и сомневаясь по поводу центральных ценностей конфуцианства, Чжуан-цзы пытается повернуть на истинный путь всех сторонников Конфуция, которые прочтут его речь. Так, например, необходимо вспомнить блестящий логический довод, действительно ставящий под отчетливое философское сомнение один из основных принципов конфуцианства, впоследствии перекочевавший в структуру обществ Японии – принцип беспрекословного подчинения и растворения собственного «я» в личности господина, правителя, хозяина или вассала. «Каждый полагает, что его господин лучше него самого, и потому готов отдать за него жизнь. Что же говорить о самом подлинном из владык в этом мире?» [2, с. 96].  В этих словах, безусловно, вновь подразумевается то, что единственное, чему необходимо следовать – это уподоблению природе Дао, а единственное, что стоит ценить – путь по его постепенному достижению.

Ироническим отношением характеризуются и речи Чжуан-цзы о смерти. В нескольких историях о смерти и умирании мы замечаем иногда явно высказываемый саркастический тон автора по поводу необходимости скорбеть, иногда же непосредственно читаем о том, что реакцией мудреца на смерть знакомого ему человека или наблюдение скорбящей толпы являлся смех. Так, излагается история о даосе по имени Цзинь И, который пришел в дом своего собрата по учению, чтобы выразить соболезнования по поводу его кончины. Однако вместо сдержанного поведения Цзинь И вдруг трижды громко возопил, рассмеялся и вышел вон. Свое поведение он объяснил следующими словами: «Когда настал срок, учитель пришел. Срок истек – и учитель покорился. Когда живешь, повинуясь велениям времени, печаль и радость не завладевают тобой. Эти же [скорбящие] люди, сойдясь вместе, говорят, когда не нужно слов и плачут, когда не нужно слез. Поистине они отворачиваются от Небесного закона и забывают о том, что им врождено» [2, с. 75]. Также, всегда внимательные к явлениям природы и мира «без присутствия человека» даосы отмечают, что скорбь по поводу смерти сородича является только лишь человеческим явлением, тогда как природа и животный мир воспринимают гибель и разложение только лишь как временный процесс, занимающий место между старением и переработкой мертвого материала в иное качество, сообщающее жизнь чему-то иному.  «И жизнь, и смерть воистину велики, но череда смертей и жизней в этом мире ничего не трогает в нем. Даже если обвалится небо и обрушится земля, он не погибнет» [2, с. 87].

Смех и ирония в отношении такого, безусловно, пугающего явления, как смерть, в данном случае необходимы не только для того, чтобы поставить под сомнение их природу, но и разрешить, загасить в зародыше вызываемый ими ужас и тревогу, которые в своей основе являются только ужасом переживания человеческого одиночества и обособленности.

Таким образом, ирония и смех в трактате «Чжуан-цзы становятся выражением философского сомнения, разрешение которого выявляет истинное значение вещей и явлений внутри человеческой жизни. Кроме того, ирония и рождаемый ею смех становятся средством преодоления человеческой замкнутости, снятия ощущения одиночества и оставленности, провозглашения и полного переживания единства человека с законами Пути.

Таким образом, ирония Чжуан-цзы направлена на то, чтобы сформировать у последователя даосского учения правильный образ жизни. Изменение образа жизни в свою очередь должно стать шагом к творческому освобождению и достижению целей любого даоса – уподоблению своей собственной природы природе Дао, продлению срока жизни физического тела и, наконец, даже достижению бессмертия.

Библиографический список

1. Черданцева, И.В. Ирония: от метода философствования к концепту «я-философ-ироник»: монография. / Черданцева И.В. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2006. – 312 с.

Чжуан-цзы. Ле-цзы. Пер. с кит., вступ. ст. и примеч. В.В. Малявина / Чжуан-цзы. Ле-цзы. – М.: Мысль, 1995. – 439 с.