ТВОРЧЕСТВО А. С. ПУШКИНА КАК СИНТЕЗ НАЦИОНАЛЬНОГО И ВСЕМИРНОГО В РУССКОМ САМОСОЗНАНИИ (Широкова М.А.)

УДК 1 (130.2)

 

ТВОРЧЕСТВО А. С. ПУШКИНА КАК СИНТЕЗ НАЦИОНАЛЬНОГО И ВСЕМИРНОГО В РУССКОМ САМОСОЗНАНИИ

Широкова М.А.

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Алтайский государственный университет» Адрес: 656049, Россия. г. Барнаул. пр-т Ленина. 61а.

Профессор кафедры политологии Алтайского государственного университета, доктор философских наук

 

Аннотация. В статье говорится о том, что А.С. Пушкин еще до знаменитого спора славянофилов и западников начал осмысление темы, ставшей впоследствии основным предметом всей русской философии. Это проблема роли и места России в мире, ее предназначения, необходимости для нее осознать себя и выразить себя в культуре. Пушкин – единственный представитель отечественной культуры, которому удалось органично осуществить «западно-восточный синтез» в русском самосознании. Автор поддерживает вывод В.С. Непомнящего о том, что творчество Пушкина и русская духовность – это два феномена, сходных по своей сути. Особенность гения Пушкина и его места в отечественной культуре – такая же из ряда вон выходящая, как особенность русской духовности среди иных типов духовности. Рано усвоив западную культуру, будучи европейцем по образованию, Пушкин самостоятельно, без всякого внешнего принуждения, за несколько лет быстро проделал тот путь, к которому будут впоследствии призывать и славянофилы, и народники, – путь возвращения к своей культуре, и, в то же время, ее развития и предъявления миру как высокой культуры.

Ключевые слова: русская культура, русская философия, национальное самосознание, славянофильство, западничество.

 

CREATIVITY OF A.S. PUSHKIN AS A SYNTHESIS OF NATIONAL AND UNIVERSAL IN THE RUSSIAN CONSCIOUSNESS

Shirokova M.A.

The Altay State University. 656049, Russia, Barnaul, 61A Lenin Avenue

 

Аbstract. The article says that before the famous dispute between the Slavophiles and Westerners, A.S. Pushkin began to comprehend the theme, which later became the main subject of all Russian philosophy. This is a problem of Russia's role and place in the world, its purpose, the need for it to realize itself and express itself in culture. Pushkin is the only representative of the national culture, which managed to organically implement the "west-east synthesis" in the Russian consciousness. The author supports the conclusion of V.S. Nepomnyashchy that literary works of Pushkin and Russian spirituality - these are two phenomena that are similar in nature. The peculiarity of the genius of Pushkin and his place in the national culture is just as extraordinary as the peculiarity of Russian spirituality among other types of spirituality. Early learning Western culture, being a European by education, Pushkin independently, without any external compulsion, for several years quickly made the path to which the Slavophiles and the Narodniks would later call, the way of returning to their culture, and at the same time, its development and presentation to the world as a high culture.

Keywords: Russian culture, Russian philosophy, national identity, Slavophilism, Westernism.

 

Обращение к личности и к воззрениям Александра Сергеевича Пушкина не случайно для всякого, кто изучает проблематику «русской идеи». Как известно, время наиболее активных споров славянофилов и западников, с которого принято начинать отсчет существования самостоятельной философии в России, пришлось на 40-е – 50-е годы XIX века, то есть спустя 10 – 20 лет после смерти Пушкина. Но оформление взглядов представителей обоих направлений происходило еще при его жизни, и великий поэт, разумеется, знал о будущем предмете их полемики, ставшем впоследствии главной темой всей русской философии – это проблема роли и места России в мире, ее предназначения, необходимости для нее осознать себя и выразить себя в культуре. Таким образом, говоря о славянофилах и западниках, никогда не следует упускать из виду Пушкина. Собственно, без учета его существования вообще нельзя рассматривать никакое явление русской культуры и русской жизни.

Главное же, что побуждает нас сейчас говорить о Пушкине – то, что русский мир в очередной раз оказался перед историческим вызовом, в связи с трагическими событиями на Украине. И вопрос стоит о том, сможет ли русская культура сохранить себя. А вместе с собой – и народ, и государство. В истории бывают периоды, когда люди живут преимущественно повседневностью, приобретая житейский опыт, наука также в это время занимается позитивной работой, ставится на службу повседневности, накапливает эмпирическую информацию. Но рано или поздно наступают времена решающие и пограничные, когда возникает необходимость подняться на другой уровень мышления, обобщить приобретенный опыт, дать себе отчет в своих целях и ценностях, когда, иначе говоря, невозможно жить одними явлениями, скользить по поверхности и не проникать в смысл – вот тогда классика становится необыкновенно современной.

Вернемся опять к знаменитому спору славянофилов и западников. Некоторые современные исследователи придерживаются мнения о необходимости отказа от противопоставления славянофильства и западничества, словно бы возвращаясь, теперь уже на новом витке нашей истории, к высказанному более ста лет назад тезису Иванова-Разумника об окончании «великого раскола русской интеллигенции». Так, Н.И. Цимбаев, чьи научные интересы в последние годы сосредоточены на русской философии XIX века и ее роли в формировании национального сознания, полагает, что постоянно воспроизводимая оппозиция западнического и славянофильского мировоззренческих типов наносит этому сознанию ущерб. Исследователь усматривает общий исток обоих направлений в русском «просветительском европеизме» [11, с. 439–456]. О желательности маргинализации «долгого» дискурса российского западничества и «антизападничества» (не используя понятие «славянофильство») пишет и О.Ю. Малинова. Впрочем, этот автор признает, что «факторы, обусловившие формирование именно такого дискурса, во многом сохраняются», и поэтому упомянутый дискурс, очевидно, станет еще более «долгим», определяя и в дальнейшем структурирование российского политико-идеологического спектра [6]. На еще более высокий уровень обобщений по поводу антитезы славянофильство – западничество поднимается В.И. Холодный, считающий ее специфическим выражением в определенных исторических и национальных условиях «глобального противоречивого соотношения между спонтанно складывающимся соборным самопониманием человека и социетарной (цивилизаторской) эволюцией общества», то есть, между духовной и материальной сферами человеческого бытия, между культурой и цивилизацией. Эта тема – центральная для любого философского анализа, и философами всегда считают именно тех представителей культуры, которые стремятся к рефлексии субстанциальных проблем, разумеется, «через призму национальной и своей личной специфичности» [10, с. 93, 96]. Присоединяясь к точке зрения указанного автора, добавим, что, следовательно, прекращение дискурса славянофилов и западников означало бы прекращение русского философствования и вообще сколько-нибудь активной умственной жизни России.

Но есть одно исключение. И это исключение – Пушкин. Единственный представитель нашей культуры, которому удалось выразить истину антиномической и пограничной природы России в единстве. Писатель неоспоримо европейский, он также неоспоримо укоренен в почве Востока, прежде всего, славянского Востока. Он органично осуществил «западно-восточный синтез» в русском самосознании. Для него национальное начало воплощается через начало всемирное, и иначе невозможно. Достоевский говорил в своей знаменитой речи 1880 года на открытии памятника Пушкину, что «Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только… стать… всечеловеком, если хотите. О, все это славянофильство и западничество наше есть одно только великое у нас недоразумение, хотя исторически и необходимое. Для настоящего русского Европа… так же дорога, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность» [3, с. 145]. Впрочем, известно, что сам Достоевский, безусловно, тяготел к славянофильству и не удержался от того, чтобы назвать Пушкина «главой славянофилов» в черновике своей упомянутой пушкинской речи. Правда, из окончательного текста он это исключил. В свою очередь, С.Л. Франк в статье «Пушкин об отношениях между Россией и Европой» писал, что «по своему непосредственному устремлению, по своим оценкам Пушкин несомненно был "западником"» [9, с. 453] .

Подобное стремление всё-таки определить Пушкина в какой-либо «лагерь» всегда наблюдалось и в оценке его политических взглядов – при желании, можно привести его стихи и высказывания, характеризующие его и как либерала, и как консерватора, и как революционера. Строго говоря, у него была достаточно заметная идейно-политическая эволюция от либерализма к консерватизму, но подобные определения и слишком тесная связь с политикой, вообще с какой-либо идеологией в их применении к Пушкину сразу же обнаруживают свою неполноту и относительность. Славянофилы упрекали его за некоторую идеологическую неопределенность, как они говорили, «бесхарактерность». Как писал глава славянофильства А.С. Хомяков, в Пушкине «недоставало басовых аккордов». Поэтому, например, Гоголя славянофилы ценили выше, как истинно народного художника, который, изобразив целую галерею отрицательных персонажей российской действительности, тем самым страстно призывал к ее изменению.

Сам Гоголь, как известно, безгранично восхищавшийся гением Пушкина, в то же время утверждал, что в поэзии Пушкина, в отличие от других поэтов, не видна его личность. Гоголь говорит: пушкинская поэзия – «полный арсенал орудий поэта». «Ступай туда, выбирай себе всяк по руке любое и выходи с ним на битву: но сам поэт… на битву не вышел». В самых совершенных своих произведениях Пушкин, по мнению Гоголя, «ничего не хотел сказать своему времени, никакой пользы соотечественникам не замышлял» [2].

На этот упрек ответил уже упомянутый Франк в статье «Пушкин и духовный путь России». Он пишет: «Русское сознание тотчас же после Пушкина пошло… по пути негодования на мировое зло, обличения зла и борьбы с ним (Гоголь, Лермонтов, Достоевский)… Оно всё проникнуто мировой скорбью… и духом борьбы за правду. Совсем иначе Пушкин…» [9, с. 496]. Он действительно «на битву не вышел» – не по слабости души, а потому, что позиция «битвы» не соответствовала его основной духовной установке. С предельной четкостью, как утверждает далее Франк, этот основной принцип своего мировоззрения поэт выразил в заметке «Александр Радищев», посвященной книге Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву»: «Нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви». Процитируем чуть полнее, чем это делал Франк. Пушкин пишет о Радищеве: «Все прочли его книгу и забыли ее, несмотря на то, что в ней есть несколько благоразумных мыслей…, которые не имели никакой нужды быть облечены в бранчивые и напыщенные выражения и незаконно тиснуты в станках тайной типографии, с примесью пошлого и преступного пустословия. Они принесли бы истинную пользу, будучи представлены с большей искренностию и благоволением; ибо нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви» [8, т. 7. с. 360].

Признавая, что такая мировоззренческая установка в творчестве Пушкина есть, всё же никак нельзя согласиться, что сам поэт «на битву не вышел».

В этом отношении представляет интерес позиция В.С. Непомнящего, российского литературоведа, исследователя творчества Пушкина.

Он также обращает внимание на то, что всякое политическое, философское или художественное течение всегда пыталось представить Пушкина «своим», перетолковать его по-своему. Отсюда – распространенность формулы «мой Пушкин» (это слова Цветаевой, но «своего» Пушкина конструировали многие). Непомнящий пишет: «Расхождения во мнениях касательно Гоголя или Толстого, Достоевского или Чехова могут быть сколь угодно глубоки, но в каждом случае и спорящим, и читателю ясно, что речь идет об одном и том же предмете. С Пушкиным иначе. Мы на каждом шагу расходимся в моментах именно ключевых и фундаментальных». «Мой Пушкин» – не просто мой взгляд, мое мнение, или научная концепция, или отражение моих специальных интересов и частных пристрастий; «мой Пушкин» – это мой автопортрет, моя система ценностей…, это ворота в мой духовный мир, это моя вера. И все сколько-нибудь серьезные споры на пушкинские темы суть в конечном счете споры аксиологические, противостояния разных образов мира, жизненных позиций и вер [7, с. 404].

Все дело в том, в каком контексте, в каких координатах и масштабах рассматривать  явление Пушкина: с точки зрения моих личных вкусов и пристрастий, моей «психологии» – или в соотнесении с опытом и ценностями русской культуры, той культуры, которая и породила феномен Пушкина.

Стоит вдуматься: ведь в мире существует представление о некой особой «русской духовности», присущей, в частности, нашей литературе и особенно русской классической литературе. Причем, это представление изобретено и внедрено не самими русскими; никто также не отрицает при этом духовности, скажем, германской, итальянской или японской. Но в каждом из подобных случаев подразумевается какая-то более или менее обозримая специфика. Характер же «русской духовности» осознается как нечто из ряда вон выходящее: то ли включающее в себя различные «специфики», то ли просто что-то совсем другое.

Напрашивается мысль, что перед нами два феномена, сходных по своей сути. Особенность гения Пушкина и его места в отечественной культуре – такая же из ряда вон выходящая, как особенность русской духовности среди иных типов духовности. Вспомним опять, ту универсальность, открытость, всечеловечность, которую Достоевский считал неповторимым, неподражаемым свойством Пушкина – но одновременно и свойством русского сознания вообще. И общепризнанная неопределимость «специфики», «своеобразия» Пушкина – явно «дублирует» подобную черту русской духовности. Закономерен вывод, что оба феномена – «русская духовность» и явление Пушкина – находятся, так сказать, в одном порядке – не случайно ведь оба они, пожалуй, равным образом загадочны не только для окружающего культурного мира, но и для нас самих [7, с. 405].

Не случайно также, не зная русского языка и русской культуры, невозможно понять Пушкина. Он в принципе непереводим на другие языки. Скажем, Шекспир – переводим, а Пушкин – нет. Отдельные удачи переводчиков ничего не меняют, в переводе невозможно совместить дух и букву оригинала, и поэтому весь остальной мир в лучшем случае верит нам на слово, что Пушкин – великий поэт, просто из уважения к литературе Толстого, Достоевского и Чехова.

Правда, одно определение пушкинской «индивидуальности» все-таки существует – и приложимо оно только к нему, ни к кому другому. Оно было найдено сразу после гибели поэта – В. Ф. Одоевским, в единственном опубликованном некрологе: «Солнце нашей поэзии». Солнце – то, что всё вокруг освещает, согревает, одушевляет, и для всего является центром.

Центральная роль Пушкина в нашей культуре вне сомнения – но интересно, почему так сложилось именно в русской культуре? Тот же Непомнящий говорит:  «Данте, Шекспир, Сервантес, Гёте и другие – величайшие гении, но… никто из них не занимает в… жизни нации места, подобного месту Пушкина в нашей; он – единственный, кто является не только символом, но и актуальным фактором единства своей культуры…, вызывающим самые живые… и пристрастные чувства, ее… точкой отсчета, предметом притяжения и отталкивания, поводом для единения и… для борьбы, народным героем, персонажем легенд и анекдотов, национальным мифом и… национальным идеалом, ценностью чуть ли не религиозной, – оставаясь при этом живой личностью…» [7, с. 406–407].

Спустя ровно сто лет после некролога В. Ф. Одоевского И.А. Ильин в статье «Пророческое призвание Пушкина» написал: «Он дан был нам для того, чтобы создать солнечный центр нашей истории» [5, с. 353] .

Казалось бы – он всего лишь поэт, писатель – и вдруг о нем говорят, что он создал центр национальной истории и национальной культуры – ни больше, ни меньше! Приведем еще одно высказывание Достоевского: «Не было бы Пушкина, не было бы и последовавших за ним талантов» [3, с. 143]. И дальше: «Но не в поэзии лишь одной дело, не в художественном лишь творчестве», – в этих словах выражено как раз понимание того, что литература в России – это и есть ее самосознание, что настоящее искусство – всегда больше, чем искусство, а Пушкин стоит на такой грани, за которой вопрос об искусстве уже становится неуместным.

«Жил бы Пушкин долее, так и между нами было бы, может быть, менее недоразумений и споров, чем видим теперь» [3, с. 146], – продолжал Достоевский. Но даже ранняя смерть Пушкина послужила на пользу русской культуре: она вдруг стала очень быстро развиваться и приобретать мировое значение – буквально в несколько лет, может быть, в несколько десятилетий! В ней всё стало осознавать себя и быстро взрослеть, как бывает в семье после утраты старшего и сильнейшего. Это был естественный процесс разветвления и расщепления того культурного ядра, которым стал Пушкин. Но он сам при этом оставался ориентиром и мерой, точкой отсчета и притяжения.

Пушкин появился как раз в тот момент, когда в России, пережившей «революцию» Петра, назрела необходимость восстановления единства культуры, так называемой, «коренной» – и привнесенной, культуры народной – и элитарной, восстановления единства исторического времени, которое оказалось разрубленным – и, тем самым, восстановление и выведение на новый уровень национального самосознания, остающегося национальным и теперь уже обогащенного европейским опытом.

Ведь Пушкин был настоящий европеец по образованию, он в детстве не знал русского языка, в лицее его называли «французом», и первые стихи им были написаны на французском. Казалось бы, в качестве основ его личности были заложены ценности, критерии и традиции Запада. Он, между прочим, всю жизнь потом часто употреблял понятие «европейское» как синоним понятия «просвещенное», «прогрессивное». Например, когда в 1823 году нашелся щедрый издатель для «Евгения Онегина», он пишет: «Какова Русь, да она в самом деле в Европе – а я думал, что это ошибка географов!» [8, т.10. с. 86].

И вот, рано усвоив культуру западную, Пушкин сам, без всяких внешних заданий или принуждений, по собственной творческой потребности, очень быстро проделывает тот путь, к которому будут потом призывать и славянофилы, и народники, – путь возвращения к своей культуре, и, в то же время, ее развития и предъявления миру как высокой культуры. Все русские писатели и философы вслед за ним будут пытаться делать то же самое, и многие из них добьются выдающихся успехов. Но так, как у него – больше ни у кого не получится. Он не просто выучил русский язык, – он его создал таким, каким мы его знаем. Приблизительно в 1822 году, то есть в 23 года, он записал: «Не решу, какой словесности отдать предпочтение, но есть у нас свой язык; смелее! – обычаи, история, песни, сказки – и проч.» [8, т.7. с. 527]. А еще раньше, в 18 лет он начинает писать поэму «Руслан и Людмила», вступление к которой – пожалуй, величайшее стихотворение, когда-либо написанное на русском языке – «У лукоморья дуб зеленый».

Подводя итог, отметим: очевидно, прав был А. И. Герцен, сказавший, что на реформы Петра Россия ответила явлением Пушкина. То, что Петр стремился сделать на уровне цивилизации – и вызвал болезненный раскол в русском обществе, – Пушкин совершил в области культуры, осуществил синтез национального и всемирного и восстановил в русском самосознании непрерывность исторического времени.

 

Список литературы

1. Баркалов В.Я. Русский мир: ретроспектива в древность. – Евразийство: теоретический потенциал и практические приложения: материалы Восьмой Всероссийской (с международным участием) научно-практической конференции. Барнаул, 23–24 июня 2016 г. – Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2016. – С. 15-21.
2. Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями, XXXI, 1847 [Электронный ресурс]. URL: http://az.lib.ru/g/gogolx_n_w/text_0160.shtml (дата обращения 10.11.2017)
3. Достоевский Ф.М. Пушкин. – Русская идея. – М.: Республика, 1992. – С. 136-146.
4. Иванов А.В. Евразийские ценности позднего Пушкина. – Иванов А.В., Попков Ю.В., Тюгашев Е.А., Шишин М.Ю. Евразийство: ключевые идеи, ценности, политические приоритеты. – Барнаул: Изд-во АГАУ, 2007. – С. 175-183.
5. Ильин И.А. Пророческое призвание Пушкина. – Пушкин в русской философской критике: Конец XIX – первая половина XX в. – М.: Книга, 1990. – С. 328-356.
6. Малинова О.Ю. Зеркальный лабиринт: «долгий дискурс» российского западничества / антизападничества и проблемы формирования национальной идентичности. - Современная Россия и мир: альтернативы развития (международный имидж России в XXI веке) [Электронный ресурс]. URL: http://ashpi.asu.ru/talks/ths_2007/ths01/mlnva.html (дата обращения 10.11.2017)
7. Непомнящий В.С. Пушкин. Избранные работы 1960-х –1990-х гг. : в 2 т. Т. 2: Пушкин. Русская картина мира. – М.: Жизнь и мысль, 2001. – 496 с.
8. Пушкин А.С. Собрание сочинений: в 10 т. – М.: Изд-во АН СССР, 1957–1958.
9. Франк С.Л. Пушкин об отношениях между Россией и Европой. – Пушкин в русской философской критике: Конец XIX – первая половина XX в. – М.: Книга, 1990. – С. 452-465.
10. Холодный В.И. А.С. Хомяков и современность: Зарождение и перспектива соборной феноменологии. – М.: Академический проект, 2004. – 528 с.
11. Цимбаев Н.И. Европеизм как категория национального сознания. – Очерки истории русской культуры XIX века. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 2003. Вып. 4. – С. 439-457.
12. Широкова М.А. Место и роль славянофильства в русской философии и общественной мысли: историография проблемы. – Известия Алтайского государственного университета. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2013. – N2/2(78) – С. 220-225. DOI: 10.14258/izvasu(2013)2.2-46

 

References

1. Barkalov V.Y. Russkij mir: retrospektiva v drevnost'. [Russian World: a retrospective in antiquity] Evrazijstvo: teoreticheskij potencial i prakticheskie prilozheniya. Materialy Vos'moj Vserossijskoj (s mezhdunarodnym uchastiem) nauchno-prakticheskoj konferencii. Barnaul, 23–24 iyunya 2016 g. [Eurasianism: theoretical potential and practical application. Materials of the Eighth All-Russian (with international participation) scientific-practical conference. Barnaul, June 23-24, 2016]. Barnaul, Izd-vo Alt. un-ta Publ., 2016. pp. 15-21. (In Russ.)
2. Gogol N.V. Vybrannye mesta iz perepiski s druz'yami, XXXI, 1847 . [Selected places from correspondence with friends] (In Russ). Available at: http://az.lib.ru/g/gogolx_n_w/text_0160.shtml (accessed 10.11.2017)
3. Dostoevsky F.M. Pushkin. [Pushkin].  Russkaya ideya. [The Russian idea] Moscow, Respublika Publ., 1992. pp. 136-146. (In Russ)
4. Ivanov A.V. Evrazijskie cennosti pozdnego Pushkina. [Eurasian values of the late Pushkin]. – Ivanov A.V., Popkov Y.V., Tyugashev E.A., Shishin M.Y. Evrazijstvo: klyuchevye idei, cennosti, politicheskie prioritety. [Eurasianism: key ideas, values, political priorities]. Barnaul : Izd-vo AGAU Publ., 2007. pp. 175-183. (In Russ)
5. Ilin I.A. Prorocheskoe prizvanie Pushkina. [Prophetic calling of Pushkin]. Pushkin v russkoj filosofskoj kritike: Konec XIX – pervaya polovina XX v. [Pushkin in Russian philosophical criticism: The end of the XIX – first half of the XX century]. Moscow: The Book Publ., 1990. pp. 328-356 (In Russ)
6. Malinova O.Y. Zerkal'nyj labirint: «dolgij diskurs» rossijskogo zapadnichestva / antizapadnichestva i problemy formirovaniya nacional'noj identichnosti. [Mirror Labyrinth: The "Long Discourse" of Russian Westernism / Anti-Westernism and the Problem of Forming a National Identity]. Sovremennaya Rossiya i mir: al'ternativy razvitiya (mezhdunarodnyj imidzh Rossii v XXI veke). [Modern Russia and the World: Development Alternatives (Russia's International Image in the 21st Century)] (In Russ). Available at: http://ashpi.asu.ru/talks/ths_2007/ths01/mlnva.html (accessed 10.11.2017)
7. Nepomnyashchiy V.S. Pushkin. Izbrannye raboty 1960-h –1990-h gg. : v 2 t. T. 2: Pushkin. Russkaya kartina mira. [Pushkin. Selected works of the 1960s –1990-ies. : 2 v. V. 2: Pushkin. Russian picture of the world]. Moscow, ZHizn' i mysl' Publ., 2001. 496 p. (In Russ)
8. Pushkin A.S. Sobranie sochinenij: v 10 t.  [Collected works: in 10 tons]. Moscow: Izd-vo AN SSSR Publ., 1957-1958. (In Russ)
9. Frank S.L. Pushkin ob otnosheniyah mezhdu Rossiej i Evropoj. [Pushkin on the relationship between Russia and Europe]. Pushkin v russkoj filosofskoj kritike: Konec XIX – pervaya polovina XX v. [Pushkin in Russian philosophical criticism: The end of the XIX – first half of the XX century]. Moscow: Kniga Publ., 1990. pp. 452-465 (In Russ)
10. Holodnyj V.I. A.S. Homyakov i sovremennost': Zarozhdenie i perspektiva sobornoj fenomenologii. [A.S. Khomyakov and Modernity: The Origin and Perspective of the Conciliar Phenomenology]. Moscow, Akademicheskij proekt Publ., 2004. 528 p. (In Russ)
11. Tsimbaev N.I. Evropeizm kak kategoriya nacional'nogo soznaniya. [Europeizm as a category of national consciousness]. Ocherki istorii russkoj kul'tury XIX veka. [Essays on the history of Russian culture of the XIX century]. Moscow: Izd-vo Mosk. un-ta Publ., 2003. Issue 4. pp. 439-457. (In Russ)
12. Shirokova M.A. Mesto i rol' slavyanofil'stva v russkoj filosofii i obshchestvennoj mysli: istoriografiya problemy. [The place and role of Slavophilism in Russian philosophy and social thought: the historiography of the problem]. Izvestiya Altajskogo gosudarstvennogo universiteta. [The News of Altai State University]. Barnaul, Izd-vo Alt. un-ta Publ., 2013. pp. 220-225. DOI: 10.14258/izvasu(2013)2.2-46 (In Russ)

 

Сведения об авторе

Широкова Марина Алексеевна, доктор философских наук, профессор кафедры политологии Алтайского государственного университета.

 

 

Shirokova Marina Alekseevna, Doctor of Philosophy, professor of the chair of Political Science, Altay State University.