РУССКИЕ РЕВОЛЮЦИИ 1917 ГОДА КАК ФИЛОСОФСКО-ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА: ВЕРСИЯ ЦИВИЛИЗАЦИОННОЙ ТЕОРИИ (Муза Д. Е.)

УДК 323.2

 

РУССКИЕ РЕВОЛЮЦИИ 1917 ГОДА КАК ФИЛОСОФСКО-ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА:

ВЕРСИЯ ЦИВИЛИЗАЦИОННОЙ ТЕОРИИ

Муза Д. Е.

доктор философских наук, профессор,

член-корреспондент Крымской Академии наук

Государственное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Донецкий педагогический институт»

Донецкая народная республика,

283001, Донецк, ул. Артема 125

 

Аннотация: В статье предложен цивилизационный анализ феномена русских революций 1917 года. Показано, что Россия прошла несколько этапов модернизации как подчеркнутой институционально-ценностной вестернизации. Последняя обернулась социокультурным расколом в виде трех моделей субъектно-волевой стратификации общества, критическим фазисом которой стал именно 1917 год, опрокинувшей Россию в хаос. Эти социальные деформации борющихся за власть политических сил, осмыслены в свете критерия аксиологической продуктивности цивилизации.

         Ключевые слова: Русские Революции, цивилизационное развитие России, Запад, революционаризм, деструкция ценностных оснований.

Muza D. E.

doctor of philosophical sciences, professor,

corresponding member of Crimean Academy of Sciences

State educational establishment of higher professional education

«Donetsk pedagogical institute»

Donetsk people of Republic

283015, Donetsk, Artyoma street, 125

 

Abstract. The article offers a civilizational analysis of the phenomenon of the Russian revolutions of 1917. It is shown that Russia has gone through several stages of modernization as an emphasized institutional value alienation. The latter turned into a socio-cultural schism in the form of three models of subject-volitional stratification of society, the critical phase of which was precisely in 1917, which overthrew Russia into chaos. These social deformations of the political forces fighting for power are conceptualized in the light of the criterion of the axiological productivity of civilization.

Key words: Russian Revolutions, civilizational development of Russia, the West, revolutionaryism, destruction of value bases.

Сегодня, спустя сто лет с момента вспышки двух Русских Революций, предметность и прагматика данной темы, казалось бы, хорошо известна. Речь, как минимум, идет о нетривиальных теориях Ж. Аттали, Э. Валлерстайна, Дж. Биллингтона, Р. Пайпса, Н. Смелзнера, П.А. Сорокина, Й. Тернборна, С. Хантингтона, А.А. Зиновьева, В.В. Кожинова, В.А. Никонова, В.Н. Малинковича А.С. Панарина, М.В. Поповича, А.И. Солженицына, А.И. Фурсова, И.Р. Шафаревича и др. Каждый из них – с опорой на определенные социально-онтологические допущения, парадигмальность познавательной стратегии и аксиологические критерии дал абрис ХХ века с фокусировкой на революционной векторности и порождаемой ею конфигуративности социально-политических сил.

Последние, если следовать наблюдениям академика Шафаревича И.Р., группировались, боролись (друг с другом) и взаимодействовали с опорой на либерально-демократическую, коммунистическо-социалистическую и национальную идеи [15, с. 32 и сл.]. Причем, эта борьба в ряде случаев оказалась весьма проблематизирующей бытие России. Уже А.Дж. Тойнби показал, что русская (православная) цивилизация последовательно «отвечала» на «вызовы» западной цивилизации модерна: 1) тоталитарной отрицательной реакцией «зелотов» (старообрядцев) на западные влияния; 2) «иродианством» Петра I, задумавшего трансформировать «православное мировое государство» в часть западной цивилизации модерна; 3) «русском коммунизме» как синтезе русской судьбы и технологических продуктов Запада [12, с. 147].

При этом вопрос о фрактальности социальных трансформаций в рамках логики «вызова» и «ответа», как, впрочем, и иных объяснительных моделей классического и постнеклассического этапов развития социальных наук как-то не ставился. Разве за тем редким исключением, когда указывают на борьбу структурообразующих социальные процессы мифов – православно-имперского, большевистско-авангардистского и либерально-модернизационного. Отсюда – актуальный «тройственный структурный кризис» [7, с. 195].

Собственно, ниже, на примере двух русских революций, я попытаюсь показать, как указанное идейно-политическое влияние в «формате синхронности» сказалось на судьбе русской цивилизации, под которой следует понимать культурно-исторический, макросоциальный феномен, возникший благодаря ценностно-нормативной «сборке» этнических групп вокруг осуществления миссии христианского служения. Естественно, восходящего к идеологеме «Москва – Третий Рим» и часто представляемой через свою секулярную «превращенную» форму: «Третий Интернационал» (Н.А. Бердяев).

Однако для того, чтобы полноценно представить именно цивилизационно-историческую логику вхождения России в режим революционаризма, нужно взглянуть на ряд иных гипотез и подходов.

         К примеру, русско-американский ученый П.А. Сорокин в своей «Социологии революции» (1924 / 1925 гг.) дал развернутую социологическую анатомию революции как системной деформации социальных процессов и социальных агрегатов: от метаморфоза религиозных, моральных и правовых, трудовых, половых и иных «рефлексов» – до «иллюзионизма идолопоклонников революции» или «Великого Тартюфа» [11, с. 25 - 400]. При этом основные интриги революционных изменений восходят к «идеологии Бытия» и «идеологии Становления» (или темпорализма) [10, с. 381 и сл.., 852 и сл.], лежат в плоскости культуры и протекает в логике суперритмов динамики идеалистической чувственной и идеациональной суперсистем, их противостояния и перспективы синтеза.

         Более предметно-иодологический взгляд, который нередко ретранслируется сегодня, развивал М. Саркисянц. Он выражается в тезисе: «Октябрьская революция предстает перед нами, таким образом, во всей своей двойственности: как завершение внешней европеизации России и вместе с тем – её стремление отгородится от Европы» [9, с. 167]. При этом русский мессианизм как социальная сотериология, имея сугубо национальные корни, здесь предстает в виде имманентного двигателя революционных изменений. Вплоть до их схождения на нет в виду саморазрушения мессианизма и его омещанивания в первые годы советской власти [там же, с. 219 и сл.].

         Далее, создатель трехволновой теории исторического процесса О. Тоффлер, акцентуировал внимание на «стыковых» (между волнами) «сельскохозяйственной», «индустриальной» и возникающей цивилизацией «Третьей Волны» проблемах и противоречиях. Причем, в основе объяснительной модели изменений у американского социолога и футуролога лежит «революционная предпосылка», с помощью которой фокусируется внимание на «сверхборьбе» между цивилизациями трех волн. Последняя, по его мнению, должна вывести человечество «за пределы стандартизации, синхронизации и централизации, за пределы стремлений к накоплению энергии, денег и власти» [13, с. 33 - 34], что само по себе влечет радикальную трансформацию институтов и ценностей эпохи индустриализма в новом направлении: к «демократии XXI века». Однако сам этот переходный период (=период сверхборьбы) помимо поиска новых политических институтов, призванных закрепить переворот в коммуникациях, новых технологиях и отраслях промышленности, будет сопровождаться традиционными конфликтами – между классами, расами и идеологиями. Правда, на фронтах сверхборьбы просматриваются два уровня: 1) политическое столкновение между группами «Второй волны», борющихся между собой за непосредственную выгоду; 2) сотрудничество этих групп в деле противостояния новым политическим силам «Третьей волны», которые пока дифференцированы и не представляют собой единого целого [там же, с. 686 - 692].

        Приведенных примеров достаточно для того, чтобы убедится в правомочности, хотя и вариативности заявленной темы, предметообразующим ядром которой выступает революционаризм ХХ века. Но последний может и должен быть соотнесен с цивилизацинной природой России, которая предстает в виде соответствующего кода, культурно-исторической традиции и творчества, раскрывающих её специфику как «евразийского культурно-исторического типа» (П.Н. Савицкий).  

        В этом створе наиболее значимы (хотя до сих пор не оценены) работы выдающего русского мыслителя – философа, политолога и культуролога – А.С. Панарина. Тем не менее, панаринская мысль всегда тяготевшая к междисциплинарным синтезам (в силу сверхсложности объектно-предметной специфики, к которой она обращена), напрямую подошла к изучению феномена мировых революций на материале исканий русской интеллигенции в работе «Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях ХХ века» (1998). Нисколько не умаляя в ней сюжет о саморефлексивном статусе ученого (философ писал её накануне 90-летия выхода сборника «Вехи»), проступающий здесь вполне очевидно, все же нужно обратить внимание на предметные реляции, которые прямо или косвенно связаны с заявленной темой. Темой, в которую помещена Россия, но отнюдь не как случайная величина, вкусившая два (марксистский и либеральный) варианта социокультурных раскола.

        Отсюда, между прочим, проистекает сама категориальная прицельность, фиксирующая вполне определенную судьбическую логику России в ХХ веке.

        Во-первых, в ней «модерн» трактуется как идейно-мировоззренческая и практическая доминанта западного мегацикла истории (его восходящей траектории), идущая из эпохи Просвещения и давшая «универсальную» перспективу видения структуры и динамики мировой истории. Естественно, с апелляцией к инстанции Разума, прав и свобод, гражданственности и прогресса. В своем смысловом экстракте «модерн» – суть проект, связанный с выравниванием мира по западному образцу в качестве «естественного эталона человечества». Культурная и социальная иномерность – в этом проекте – ставятся на подозрение и отрицаются как анти-модерновые. Собственно, любой революционаризм и реформаторство после 1789 года сопряжен – хотим мы того, или нет – с этой логикой «выравнивания» («подтягивания» к современности) народов, стран и цивилизаций. Причем, без учета их цивилизационной природы и исторического опыта.

        В этой методологической рамке появляются сюжеты, посвященные не только трансформациям политических институтов, хозяйственных систем, культурных кодов и традиций, но и антропологических мутаций. И русская история последних трех столетий тут выступает едва ли не наилучшим примером, ведь она полна революционных «скачков» и перерывов постепенности… К великому сожалению, сопряженных с «прометеевой утопией» и «мегамашиной».

        Насколько прав Панарин в этом своем наблюдении?

        Если следовать наблюдениям А.И. Уткина, то Запад трижды «проникал» в тело и душу России: 1) в петровский период (1721 – 1815); 2) в постнаполеоновско-венский период (1815 – 1855); 3) в период активной модернизации (1855 – 1914), т.е. новой встречи с Западом после переосмысления «ошибок» прошлого. Причем в качественном отношении они разнятся: если первый был активно-и-интуитивно-модернизаторским и подражательным, второй – периодом реализации иллюзий относительно просвещенного Запада и их краха, то третий характеризовался как период сотрудничества и союзничества [14, с. 87 - 130].

Само это проникновение имело ряд существенных признаков, среди которых: догоняющий характер модернизации; подражательность вместо творческого начала; редкая и не всегда конструктивная критика трансфера западных институтов, ценностей и технологий; «экстравертивность» психологии элит, выступивших в роли поводыря инертного и «итравертивного» «безмолствующего большинства» с его архаичной ментальностью; неучтенность, а то и отрицание социокультурных и ценностных опор российской государственности, их стратегического потенциала.

Отсюда сам хаосогенный характер качественных трансформаций, ведь и управленческий «механизм», и объект управления выстраивают ассиметричные связи в виду растущего внутреннего напряжения в социуме. Вплоть до прохождения «точки бифуркации», по нашему мнению, совпадающей с 1917-м годом, прошедшем в «режиме с обострением» с Февраля до Октября (кульминация кризиса, вначале искусственная, затем, естественная) и содержащем несколько социетальных векторов движения в будущее.

         Однако прежде чем подойти к 1917 году России, что теперь очевидно, нужно было пройти через «вызов модерна», так и не обретя релевантного цивилизационного «ответа». Разумеется, «творческим меньшинством» русской цивилизации, а затем и цивилизационным большинством. Но этот «вызов» носил идеологический, идейно-ценностный или духовный статус.

При прояснении характера «волн» идейного влияния, то тут верна следующая констатация: на Россию, прежде всего на политические элиты и образованные классы последовательно воздействовали: идеи протестантизма (1717 – 1840) и Просвещения (1750 – 1824), политический либерализм (1770 – 1917), марксизм (1860 – 1917), технический модернизм (1890 – 1925) [14, с. 54]. И естественно, феномен масонства [8], который через столетия был недвусмысленно явлен хотя бы в февральском заговоре элит – против Царя [8, с. 234 - 256].

Но как бы то ни было, большая и влиятельная группа заговорщиков пришла к выводу, что торпедировать монархию – в случае удачного для России исхода войны – будет затруднительно. Поэтому начался раскручиваться «маховик» психоза о невыносимых для России тягот войны, в которых прямо или косвенно обвинялся император, двор и правительство. 

         Причем, последнее обстоятельство сегодня осмысливается едва ли не как самое решающее в деле создания «управляемого хаоса». Правда, с той существенной оговоркой, что сам «управляемый хаос», поначалу созданный руководителями «Земгора» и ВПК в виде провала обеспечения гособоронзаказов, персонально – кн. Г.Е. Львовым и А.И. Гучковым, затем генералами-заговорщиками с их «Военной ложей» – М.В. Алексеевым, Н.А. Рузским, Н.И. Ивановым, А.А. Брусиловым, А.Е. Эвертом и др., наконец, членами Временного правительства – А.Ф. Керенским, П.Н. Милюковым, Н.В. Некрасовым, А.И. Коноваловым, М.И. Терещенко, А.А. Мануйловым, А.И. Шингаревым, В.Н. Львовым, И.В. Годневым, сам их поглотит (!).

         Но помимо дворянства и буржуазии, явно недовольных режимом, среди интеллигенции и духовенства, а также часть «низов» русского общества – рабочего класса и крестьянства, нашлось немало тех, кто оказался «среди основных ниспровергателей самодержавия» [4, с. 199].

         Применительно к стихии и логике русской истории, которая по Панарину, подчеркнуто циклична, можно говорить о нескольких интригах. Речь идет не только и не сколько о казалось бы, самодовлеющих фигурах: «централизм» – «регионализм», «демократизм» – «анти-демократизм», «традиционализм» – «модернизация», «традиционно-аскетическая фаза в культуре» – «эмансипаторская фаза в культуре». Скорее в свете обсуждаемого революционализма и его дериватов нужно обратить внимание на то, что социокультурные расколы происходили по определенным «осям».

         Панарин весьма метко замечает, что они – с точки зрения субъектно-волевой стратификации – периодически принимали формы:

1) революционности, т.е. когда интеллигенция и народ сообща выступают против государства (царя);

2) реформ и социальной инженерии, при которой интеллигенция и государство единым административным фронтом выступают против народа;

3) ретроградности или раставрационности, генерируемой при союзе государства и народа и нацеленной на изгнание отщепенческой интеллигенции [6, с. 130].

         Но если эти социокультурные расколы, в основе преодоления которых лежит идейно-мировоззренческий консенсус помножить на принцип единого служилого государства, то внутренние сложности отпадут сами собой. И заемные «великие учения» как раз здесь вступают в непреодолимое противоречие с традиционным видением развития цивилизации из её основ. А к ним также нужно присовокупить макроисторическую идею «праведного одиночества» («Москва – Третий Рим», СССР и Россия), которая зиждется на христианском парадоксе о блаженстве «нищих духом».

         Сам по себе этот парадокс имеет интерсоциальные и экстеросоциальные импликации, за которые Россия ответственна уже пять столетий. Поэтому расколы социума по идеологическому (секулярно-селективному, а не универсальному основанию) тут неприемлемы, как они чужды для нас во внешнем мире, мире международной жизни. Тем не менее, эти метаморфозы, так или иначе, сегодня форматируются при помощи инспирируемого глобальными элитами феномена глобализации, которая по сути перечеркивает собою все: демократию, культурное разнообразие, цивилизационный плюрализм, сам принцип диалогичности истории человечества.

         Все сказанное, тем не менее, приводит мыслителя к формулировке дилемм, которые во всей своей остроте стоят перед политическими и духовными элитами не-западных цивилизаций. И это не случайно, ведь все проблемы, порождаемые в ходе исторического процесса способами революционаризма и / или реформизма – в России носят духовно-феноменальный характер и требуют соответствующих духовных решений (!) [6, с. 15]. И не случайно, что поиск этих решений проходит «красной нитью» практически по всем работам А.С. Панарина. 

Итак, первая фундаментальная дилемма выглядит следующим образом:

 – либо новая секуляризация, основанная на усилии заменить человеческое сознание с акцентами поиска всечеловеческих универсалий (поиска социальной справедливости в планетарном масштабе) на постребительско-гедонистическое, питающееся ядовитыми плодами из «мира как супермаркета», либо новая духовная реформация, идущая из недр (культурных кодов) не-западных цивилизаций: конфуцианской, индо-буддийской, исламской и православной), историческое творчество которых космично и этикоцентрично;

– либо тотальная вестернизация мира, т.е. приход и утверждение «рынка», либерально-центрированных институтов и ценностей, а также производство и воспроизводство «западоидов», либо новое утверждение цивилизационного и культурного разнообразия планеты за счет анамнезиса (и реконструкции) традиций с целью выработки иноместных и иновременных альтернатив.

         В этом процессе русская (православная) цивилизация характеризуется такими чертами, которые не только помогут регенерировать собственное геополитическое и культурное пространство, но также «выведут» Россию – через формат диалога «о главном» – к новой встрече с цивилизациями Востока [5]. К ним, между прочим, мыслитель относил: синкретический тип опыта (русского человека), фундаментальность ценностной триады – Истины, Добра и Красоты (не конвертируемых в Силу, Пользу и Успех), подчеркнутый онтологизм, настроенность сознания на бытийные (а не познавательные и инструментальные как на Западе) вопросы, этикоцентризм, т.е. следование евангельским моральным заповедям.

         И сегодня, оглядываясь на миропотрясающие события столетней давности, вспоминается пространная мысль Н.А. Бердяева из его «Писем к недругам по социальной философии». Между прочим, мыслитель заявляет следующее, революция есть:

1) свыше ниспосланная свыше кара за грехи прошлого, роковое последствие старого зла;

2) недуховный, а связанный с ущербностью духовной жизни феномен;

3) начало «магического круга», состоящего из революций и реакций;

4) гибель многих «русских иллюзий» – народнических, социалистических, анархических, толстовских, славянофильских, теократических, империалистических;

5) истребление бытия и всех его богатств и ценностей, социальная энтропия.  [1, с. 21 - 45].

При том, что философ в дальнейшем пересмотрел весьма резкие инвективы в адрес своих оппонентов, многое из сказанного им представляется весьма правдоподобной версией произошедшего. Вспомним Октябрь и разгон Учредительного собрания. Проще говоря, здесь нельзя не согласится с деструкцией ценностных оснований бытия русской цивилизации.

И последнее. Говоря о том, что «классовая борьба» с победой мирового или российского пролетариата, новые формы идеологического и экономического принуждения, роковая поступь технологической цивилизации не могут и не должны быть самодостаточными показателями «коммунистического Царства Божия на земле», хотелось бы использовать еще один аргумент. Он принадлежит Патриарху Кириллу и выглядит так: «Ценность любой цивилизации – не в том, во сколько миллиардов долларов оценивается её совокупный продукт за истекший год, и не в том, сколько у неё приверженцев на сегодняшний день. Ценность любой цивилизации – в том, что она несёт человечеству. И перед каждой цивилизацией стоит вопрос: способна ли она отражать в мыслях, чувствованиях, словах и делах ту непреходящую правду, которая имеет значение в вечности?» [3, с. 36] (курсив мой – Д.М.).

Тем самым спустя сто лет стало более очевидным то, что двухэтапная Русская Революция была метафизическим отрицанием основ цивилизационного устроения и творчества (культурно-политических опор, институтов, ценностного консенсуса, геополитических приобретений, антропологического типа). Начатое тогда, при радикальном противостоянии с Западом и блестящей Победе над его идеологическим мутантом – национал-социализмом, все же завершилось отрицанием и демонтажем «красной империи». Ответ на вопрос: что далее? – лежит в плоскости палингенессии культурного кода русской (православной) цивилизации, развертывание его институционального и ценностного содержания, разумеется, с учетом корреспондирующих с ним фигур «советской цивилизации», как её, русской цивилизации – субцивилизации. Но сам этот код не предполагает «нового» Октября, то ли в виде «Болотной», то ли в виде гибридных средств тарана России.

 

Литература

1. Бердяев Н.А. Философия неравенства / Н.А. Бердяев. М.: ИМА-пресс, 1990. 288 с.

2. Вернадский Г.В. Русское масонство в царствование Екатерины II / Г.В. Вернадский. СПб.: Издательство имени Н.И. Новикова, 2001. 570 с.

3. Кирилл, Патриарх Московский и Всея Руси. Семь слов о Русском мире / Патриарх Кирилл (Гундяев). М.: Всемирный Русский Народный Собор, 2015. 120 с.

4. Никонов В.А. Крушение России / В.А. Никонов. М.: АСТ; Астрель, 2011. 926, [2] с.

5. Панарин А.С. Глобальное политическое прогнозирование / А.С. Панарин. М.: Алгоритм, 2000. 352 с.

6. Панарин А.С. Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях ХХ века / А.С. Панарин. М.: Эдиториал УРСС, 1998. 288 с.

7. Рашковский Е.Б. Профессия – историограф. Материалы к истории российской мысли и культуры ХХ столетия / Е.Б. Рашковский. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001. 252 с.

8. Рыбас С.Ю. Заговор верхов, или Тотальный переворот / С.Ю. Рыбас. М.: Молодая гвардия, 2016. 365, [3] с.

9. Саркисянц М. Россия и мессинианизм. К «русской идее» Н.А. Бердяева / М. Саркисянц. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2005. 272 с.

10. Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика / П.А. Сорокин. М.: Астрель, 2006. 1176 с.: илл.

11. Сорокин П.А. Социология революции / П.А Сорокин. М.: Астрель, 2008. 784 с.

12. Тойнбі А.Дж. Дослідження історії / А.Дж. Тойнбі. К.: Основи, 1995. Том 1. 416 с.

13. Тоффлер Э. Третья волна / Э. Тоффлер. М.: ООО «Фирма «Издательство АСТ», 1999. 784 с.

14. Уткин А.И. Вызов Запада и ответ России / А.И. Уткин. М.: Алгоритм, 2002. 541 с.

15. Шафаревич И.Р. Русский народ на переломе тысячелетий. Бег наперегонки со смертью / И.Р. Шафаревич. 2-е изд. М.: Изд-во журнала «Москва», 2000. 376 с.

 

References

1. Berdyaev N.A. Filosofiya neravenstva [The Philosophy of the Inequality]. -Moscow, IMA-press Publ., 1990. - 288 p.

2. Vernadskiy G.V. Russkoe masonstvo v tsarstvovanie Ekaterinyi II [Russian Freemasonry in the Reign of Catherine II]. - St. Petersburg, N.I. Novikova Publ., 2001. - 570 p.

3. Kirill, Patriarh Moskovskiy i Vseya Rusi. Sem slov o Russkom mire [Seven words about the Russian world]. - Moscow, Vsemirnyiy Russkiy Narodnyiy Sobor Publ., 2015. - 120 p.

4. Nikonov V.A. Krushenie Rossii [The collapse of Russia]. - Moscow, AST Publ., 2011. - 926 p.

5. Panarin A.S. Globalnoe politicheskoe prognozirovanie [The global political forecasting]. - Moscow, Algoritm Publ., 2000. - 352 p.

6. Panarin A.S. Rossiyskaya intelligentsiya v mirovyih voynah i revolyutsiyah XX veka [The Russian intelligentsia in world wars and revolutions of the twentieth century]. - Moscow, Editorial URSS Publ., 1998. - 288 p.

7. Rashkovskiy E.B. Professiya – istoriograf. Materialyi k istorii rossiyskoy myisli i kulturyi XX stoletiya [The profession – the historiographer. Materials on the history of Russian thought and culture of the twentieth century]. – Novosibirsk, Sibirskiy hronograf Publ., 2001. - 252 p.

8. Ryibas S.Yu. Zagovor verhov, ili Totalnyiy perevorot [The Conspiracy of the High, or The Total Coup]. - Moscow, Molodaya gvardiya Publ., 2016. - 365 p.

9. Sarkisyants M. Rossiya i messinianizm. K «russkoy idee» N.A. Berdyaeva [Russia and Messinianism. To the "Russian idea" of N.A. Berdyaev]. - St. Petersburg, St. Petersburg University Publ., 2005. - 272 p.

10. Sorokin P.A. Sotsialnaya i kulturnaya dinamika [The social and cultural Dynamics]. - Moscow, Astrel Publ., 2006. - 1176 p.

11. Sorokin P.A. Sotsiologiya revolyutsii [The Sociology of Revolution]. - Moscow, Astrel Publ., 2008. - 784 p.

12. Toynbi A.Dzh. DoslIdzhennya Istoriyi [The Research of the History]. – Kiev, 1995. - T.1. - 416 p.

13. Toffler E. Tretya volna. - Moscow, Izdatelstvo AST Publ., 1999. - 784 p.

14. Utkin A.I. Vyizov Zapada i otvet Rossii [The challenge of the West and the Russia's response]. - Moscow, Algoritm Publ., 2002. – 541 p.

15. Shafarevich I.R. Russkiy narod na perelome tyisyacheletiy. Beg naperegonki so smertyu [Russian people at the turn of the Millennium. The Run Race with Death] - Moscow, Moskva Publ., 2000. - 376 p.